Н. Дежнев

 

 

Забава провинциала

пьеса для чтения

 

 

Люди любят простые истории с хорошим концом, одну из них я и хочу рассказать. Кто-то на моем месте похвастался бы, мол, способен читать в душах человеческих, я лишь знаю как и чем человек живет. А если и не знаю, то могу представить себе в подробностях. Это несложно, я ведь врач и, так сказать, по долгу службы обязан кое что понимать в устройстве моих пациентов., причем врач главный, как это ни напыщенно звучит. Больничка, моя правда, крохотная, из персонала две калеки с половиной, я да медсестра. Что ж до людей, то, не мудрствуя лукаво, природа воспроизводит в каждом поколении с десяток их типов и выдает это за разнообразие жизни. Поэтому и сюжетов в искусстве всего тридцать два, а чувств человеческих и того меньше.

Профессию в молодости выбирал с умом и, в общем-то, не прогадал, она у меня хорошая, а главное, безответственная. Мое дело вылечить больного, а что он будет вытворять со своей жизнью, меня не колышет.. В столице бываю не часто, приезжаю сюда с удовольствием, но и с опаской, с какой заядлый театрал идет смотреть нашумевшую пьесу. Выходя в город с вокзала, всегда испытываю волнение, хотя знаю, что закончится все разочарованием. Из сонного захолустья тихого провинциального городка московская жизнь видится полной страстей и событий, представляется, пусть не у нас, но уж там-то, в столицах, происходит нечто осмысленное, а приглядишься… иллюзия! Вместо храма попадаешь на торжище, все на продажу, а потом со святыми упокой.

Потому и возвращаюсь в свою Тмутаракань с чувством разочарования и горечи,. Но проходит время и снова тянет, словно наркомана, окунуться в мишурный мир, отхлебнуть сладкой отравы столичной жизни. Так устроена жизнь, которая и сама наркотик. Кризис среднего возраста типичная ломка, а подберется старость и человек погружается в иллюзии, начинает с умилением перебирать скрюченными пальцами прожитое, и что удивительно, находить в нем себе оправдание.

Людей?.. Да, частенько жалею, так и хочется каждому из них выразить соболезнование, хотя успевшая вырасти дочь утверждает, что каждый получает по заслугам. Жена придерживалась того же мнения, только со временем – как бы это лучше сказать? – она утратилась, не вынесла прелестей жизни в деревне на свежем воздухе. Пятнадцать лет мы с ней завтракали, обедали и ужинали, ложились в постель и вместе просыпались с тем, чтобы однажды обнаружить, что кроме ребенка нас ничто не связывает. Расстались по человечески, друзьями. Посылаем друг другу к Новому году ритуальную открытку с выверенным раз и навсегда текстом…

Поезд метро, между тем, начал втягиваться в тоннель, в черноте стекла напротив отразилось мое лицо. Бывает так, задумаешься и забудешь, где находишься, расслабишься, и мысли унесут тебя в далекое да… Толчок локтем под ребра окончательно вернул меня в действительность, и надо признаться, это было довольно больно. Мелкая, раньше ее не заметил, рядом сидела бойкая старушка в шляпке с цветочком, какие вышли из моды в начале пятидесятых. Личико сморщенное, но рот намалеван, иначе и не скажешь, красным, глазки крысиные буравчиками. На костлявых плечах боа из умершей своей смертью лисицы.

— Слышь, а хобби-то у нас с тобой одно на двоих!

Народу в вагоне было мало, места на лавке хватало, и я поспешил отгородиться от нее своим стареньким саквояжем. Спросил в силу привычки не обижать людей невниманием:

— Что вы имеете в виду?

Мог этого не делать, отвязаться от божьего одуванчика все равно не получилось бы.

— Ты никак врач? То-то я смотрю портфель у тебя докторский, — пожевала бабка губами. – Интерес мы с тобой к людям имеем, вот чего! Я смотрителем в музее, чтобы последнее не разворовали. Насидишься, так вот в одиночестве, хочется какой-то движухи.

— Понятно… — протянул я, хотя что именно понял из ее объяснения сказать бы не взялся. Подумал, что в историческом музее она сама могла бы сойти за экспонат.

Старушенция, тем временем, продолжала развивать мысль:

— Жадные мы с тобой до чужой жизни, любопытные. Думаешь, не видела, как ты людишек-то, из тех, кто вокруг, рассматривал, интересно, видно, знать, как они живут. К нам в зал Древнего Египта редко кто забредает, разве что училка какая оболтусов своих приведет образовывать…

Забавный экземпляр, думал я, слушая вполуха музейную старушенцию, хотя слышать было тяжело из-за грохота движущегося в тоннеле состава.  Смешная она, однако приметливая, пассажиров по своей привычке я действительно рассматривал, ехать далеко, надо чем-то себя занять. А еще, думал я, права бабка в том, что мы с ней в определенном смысле родственные души. За древностями, если не считать деревенских стариков, я, правда, не приглядываю, но с одиночеством знаком не понаслышке. Зарядят осенние дожди, за ними установятся морозы, тут хоть волком вой. Живу бобылем, хотя местные сплетницы косточки мне перемывают, мол туда – сюда с медсестрой, но я внимания не обращаю. На каждый роток не накинешь платок, опять же в клятве Гиппократа, помнится, нет ни слова о целибате.

А бабка все говорила и говорила. Рассказывала, как местный сторож напился и уснул в саркофаге, как, услышав его храп, экскурсовод хлопнулась в обморок, а я, убаюканный ее говорком, будто плыл по волнам и мне казалось что что-то необычное должно в моей жизни произойти. Тень крыла волшебной птицы скользнула и растаяла, как расползается от малейшего прикосновения ткань дивного сна, оставляя в душе отзвук тихой радости.

Бабке на мои чувства было наплевать, теребила меня за рукав:

— На тебя можно положиться?..

Если только не физически, вздохнул я и обреченно кивнул. Не знать, видно, мне покоя, как у кого что случится, на рысях несутся ко мне. Трудно в нашем городке найти дом, где бы не жил мой пациент, а много и крестников. Рожают не по команде, а до областного центра, как до Сингапура, по нашим-то дорогам легко можно не довезти. Одно слово: земский доктор со всеми прелестями беспокойной жизни, а тут еще бабка, божий одуванчик, Господь забыл дунуть по рассеянности.

— В молодости, — тараторила она, — у меня был один знакомый, тоже врач, во всех отношениях очень достойный мужчина…

В обществе, где навязчивая дурь стала нормой, не рекомендуется вступать в контакт с незнакомыми людьми, а только такие и встречаются. Было дело, отдыхал в Турции, так наши соотечественники и там умудряются ходить с постными лицами, как будто потеряли ближайших родственников.

— Простите великодушно, встречать вашего близкого знакомого мне не доводилось!

И сделал вид, что ищу что-то, копаясь в саквояже. Ее это нимало не смутило, пристала, как банный лист к одному месту. Махнув лапкой, потянулась губами к моему уху:

— Да не про то я, не про то! — стрельнула в конец вагона крысиными глазками.  – Сразу не оборачивайся! Видишь тех двоих?.. На крайней лавке, где любят спать бомжи. Как думаешь, он не террорист, а?.. Слышал, наверное, по радио просят сообщать о подозрительных типах…

Бывают же такие неуемные натуры! В дальнем углу рядом с женщиной сидел худой, весь какой-то дерганный мужичишка и, жестикулируя, объяснял что-то своей подруге. Впрочем, назвав несчастное существо женщиной, я погорячился. Все алкоголички, рано или поздно, становятся похожими друг на друга, она была из их числа. Кандидат в террористы на ее фоне смотрелся едва ли не рафинированным интеллигентом, хотя с первого взгляда было видно, что парень не то, чтобы в себе.

Бдительная, как пограничный пес Алый, старушенция явно перебарщивала. Юродивые, если они не во власти, угрозы для общества не несут, а польза от этих ребят бывает. К ним, например, принадлежали несшие народу божью волю библейские пророки. Наши доморощенные вещуны, тоже несут, но все больше по ящику и пургу от которой уши вянут.

Усмехнулся:

— Он такой же террорист, как вы наложница египетского фараона!

Слова мои, произнесенные с издевкой, возымели неожиданное действие. Бабка разом приосанилась и повела со значением плечом:

— Ну, может и не наложница, а с Тутанхамоном спала!

Свят, свят, господь Саваоф! У меня аж челюсть отвисла, во влип! Плотность на квадратный метр придурков в нашей стране росла в последнее время экспоненциально, но, право же, не настолько, чтобы встречать их на каждом шагу. Если так дальше пойдет, бабулька вот – вот заявит, что именно она была сделана из ребра Адама и лично знакома с соблазнителем змеем.

— Если и не с ним, родимым, — продолжала соперница библейской Евы, — то с его коллегой, в том смысле, что с мумией. Он в саркофаге, а я рядом на стуле. – Судя по тому, что старушенция набрала полную грудь воздуха, меня ждал рассказ об этой стороне ее личной жизни в подробностях, но тут на мое счастье поезд вынырнул из тоннеля и начал тормозить. Бабка поневоле умолкла.

Прозвучало объявление по громкой связи и пассажиры потянулись на выход, но три человека, на которых я обратил внимание, остались в вагоне. Симпатичная женщина продолжала сидеть рядом с рыжим, веснушчатым малым, по виду иностранцем. Он рассказывал ей что-то по русски, заменяя нехватку слов жестами, а несколько поодаль стоял, прислонившись к дверям, мужчина, не спускавший с нее взгляда. Как каждый, безрассудно растративший молодость, я конечно же циник, но в глазах парня — а все мы до самой смерти парни — светилось нечто такое, что, не погрешив против истины, я назвал бы любовью.

Зрелище завораживало, фантазия завелась с пол-оборота, не желая того, я уже придумывал историю этих людей. По привычке одиноких людей воображать себе жизнь других, дал всем троим имена. Женщину назвал Анной, она не могла быть какой нибудь Аидой, а тем более Генриеттой, от одного имени которой за версту тянет холодом. Милая улыбка, грустные глаза, кто она по жизни? Сидит, наверное, как сотни тысяч таких же, как сама, в одной из многочисленных контор за компом, продает по дешевке отпущенное ей время.

Ухажера ее рыжего назвал сначала Гансем, но, приглядевшись, переименовал в Билла. Упитанный, с белой кожей, он буквально излучал доброжелательность, чего от наших сограждан можно ожидать только если последние хорошо приняли на грудь. Ирландец по происхождению, по паспорту американец, приехал в Россию, найти себе жену. Вернее, нашел по Интернету, теперь знакомится с ней в ее естественной среде обитания. Наверняка добрый малый, а на фоне российской действительности еще и беззащитный. Мы с младых ногтей приучены жить в стране, окруженной врагами, где люди друг другу не улыбаются, Биллу этот менталитет в новинку.

Ну и что же такого, попытался я понять, нашел в женщине Игнат?.. Имя, сегодня почти забытое, всплыло из памяти само собой. Не красавица, если полагаться на стандарты, прививаемые досужей публике глянцевыми журналами, она выглядела очень женственной, а еще – не думаю, что мне это показалось – упорно избегала смотреть в сторону мужчины. Внешность его ничем особым глаз не привлекала, но к себе, как сказали бы раньше, располагала. Интрига была налицо.

Между тем, в вагон вошли трое, а в последний момент заскочила девица в по модному драных джинсиках с вдохновенно растрепанной головой. Глаза ее за стеклами очочков сияли от возбуждения, руки нервно сжимали планшет. Не могло быть сомнений, перед вами поэтесса.

Поезд, тем временем, тронулся и начал втягиваться в черную дыру тоннеля. Записавшая меня в приятели музейная старушка сгорала от нетерпения поделиться своими наблюдениями, только что не подпрыгивала на лавке:

— Смотри, смотри, какая фифа, ну просто мадам! – показала острым подбородком на присевшую наискосок средних лет ухоженную женщину – Вся из себя напомажена, а у самой дочь уже студентка и ответственный муж с язвой и геморроем…

— Лучше бы наоборот, — вздохнул я, подыгрывая старушенции, — ответственная дочь и муж студент! Давно вы с ней знакомы?..

— Я?.. – ткнула себя пальцем в  тощую грудь Никитична. –  Да я ее в первый раз в жизни вижу!

— Тогда…. – начал было я, но осекся.

Вот, оказывается, как обстоят дела, не один я такой, кто играет в игру, воображая себе жизнь других., бабуленция может составить мне компанию, в которой я не нуждался..

— Как думаешь, — проникнувшись доверием, окончательно перешла со мной на «ты» бабка, — сколько профурсетке лет? – сделала кислую мину. — Сидит, ни на кого не смотрит, цаца!..

А мне женщина показалась очень даже симпатичной, а что следит за собой, так это же прекрасно. Опять же одета со вкусом, умелый макияж. Употребленное старушенцией слово показалось мне совершенно неуместным, но спорить с ней я не стал, тем более, что музейная достопримечательность уже дергала меня за рукав.

— А этот-то, этот, который мордастый с депутатским значком! — поджала сухие губы, — к гадалке не ходи, аккурат думский сиделец, они все такие гладкие…

Я перевел взгляд на упитанного, дорого одетого мужчину, осматривавшегося по сторонам с видом, как если бы впервые попал в метро. Пожалуй, с мнением эксперта в области человеческого бытия можно было согласиться. Преисполненный собственной значимости, с трехцветным флажком на лацкане добротного, обтягивающего жирную грудь пиджака, он смотрелся в вагоне чужеродцем.

— Паноптикум какой-то, – подвела моя соседка итог увиденному, — кого здесь только нет!

Но второго вошедшего в вагон мужчину, к моему удивлению, она оставила без внимания, а он его заслуживал. Одетый в гражданское, полковник – сходу можно было определил его звание, — обладал отменной выправкой и волевым, как и подобает военному, лицом. Таких, на многое еще способных ребят, почему-то принято выгонять из армии на гражданку, где они начинают прозябать. Те, кто послабее, сволочатся по очередям и доживают свой век с глухой обидой на государство и человечество, полковник же к этой гнилой когорте явно не принадлежал. Войдя в вагон, направился прямо к мадам и попросил, что давно уже вышло из употребления, разрешение присесть рядом.

— А про него что скажете? – пихнул я первым локтем бабку, и тем самым закрепил за собой приоритет в игре.

Музейная старушка ответила не сразу, изучала экземпляр с видом ценителя живописи, а то и дегустатора. Пожевала в задумчивости белесыми губами:

— Достойный человек, шутить не будет! Знаток и любитель женщин…

— Да ну? – усомнился я, слишком уж глубоко она копнула.

— Кому – кому, а мне можешь верить. – наградила она меня взглядом, и я понял какой старушенция была в лучшие свои годы, — я этого добра на своем веку повидала!.-  Продолжала: — Натура щедрая, широкая, хотя не то, чтобы далекая, но в этом тоже есть своя прелесть. – Расправила, выпрямившись, плечи. — Будь я помоложе…

Да, понял я, судьба свела меня с профессионалом, по части знания людей соседка моя мне не уступит, а то и даст фору.

— Трудно ему придется вне армии, — заметила она, — продолжая размышлять вслух, — но в охранники, каких, как штакетин в заборе, точно не пойдет, не может себе такое позволить…

В силу неизжитой интеллигентской привычки я поинтересовался:

– Неудобно как-то, не знаю как к вам обращаться?

— Как?.. – подняла она бровки. — Звать будешь меня Серафимой Никитичной, можно и по отчеству, не обижусь.

Самое время было спросить ее про Анну и Игната, его взгляды при своей дотошности старушенция не могли не заметить, но делать этого я не стал. Почему?.. Объяснить, если бы спросили, не смог. Удивительным образом в отношениях этих двух молодых еще людей было для меня что-то личное. Живет в глубинах захламленного мусором подсознания несбывшееся, дает о себе знать в такие вот моменты. А что отношения эти имели место быть, я не сомневался.

Не спросил, и Никитична оставила интересующую меня тему без комментариев за что я ей был благодарен. Хоть и сплетница, и любит совать свой тонкий нос в чужие дела, а бабка с понятием, а возможно, и с чувством прекрасного, не зря же просидела полжизни в музеях.

А вот на счет Билла, пройтись не преминула:

— До чего иностранцы обнаглели, последнее из страны тащат! Мало им того, что лучшие люди по миру разъехались, взялись за наших баб, за народное, можно сказать, достояние…

Должно быть, стремление примерять на себя чужую жизнь, думал я под причитания старушенции, заложено в самой природе человека. Не будь его, иссякла бы тяга людей к искусству, не говоря уже о литературе, которая, по сути, выполняет роль консервов. Не хватает человеку собственных мыслей и чувств, он берет с полки книгу и погружается в иной мир, отличный от присыпанного пылью обыденности привычного. Читает, разглядывает картины или слушает музыку, а думает все больше о себе.

Я обвел взглядом вагон, интересно, что привело сюда всех этих людей: Анну с Игнатом, думского сидельца с поэтессой, полковника с мадам?  Для полноты картины можно было добавить юродивого с подружкой и американца, Никитична, та сама куда угодно без мыла влезет. Не игра же это слепого случая? Не зря плетущие нить судьбы мойры привели их в одно место в одно время, того и гляди ниточки эти переплетутся и затянутся в тугой узел. Остальных пассажиров я в расчет не принимал, их, немногих, можно было считать массовкой оглашенных, кого не допускают к таинству творчества. Чувствовал всем своим существом, что-то должно случиться…

На Востоке считают, что события жизни заложены в самом человеке и проявляются в мире по мере того, как он этого пожелает. Стоило мне так подумать, как раздался душераздирающий скрип тормозов. Вагон дернулся, словно в последний раз, и встал, как вкопанный, свет моргнул и погас…

 

2.

 

Городским обывателям трудно себе представить быт сельского врача, да и просто невозможно, и дело тут вовсе не в его размеренности. В столицах с их иллюзорными возможностями жизнь тоже отнюдь не блещет разнообразием, все дело в душевном состоянии человека. Природа, кому-то это покажется банальным, облагораживает и дает спокойствие, так необходимое людям, чтобы остаться людьми, а еще дает возможность обнаружить в своей душе струну, отзывающуюся на прикосновения вечности. А может быть, Господа, это как кому угодно.

Это если прибегнуть к поэтическим сравнением, я же человек сугубо практический, занимаюсь делом. Правда, находятся некоторые, кто утверждает, будто бываю груб с больными… да, бываю, но по необходимости. Шуганешь такого прохиндея и вся хворь с него слетает, а то вбил себе в голову, что вот – вот склеит ласты. Устаю от людей еще и потому, что со временем они становятся обстоятельствами времени, несут на себе его несмываемую печать. Хорошо бы, оно было легким и веселым, так нет — тянется удавом по негашеной извести, тоскливо и однообразно. Вот, порой, и тянет побыть одному, но без фанатизма, никакой аскезы, посидеть со стаканчиком принесенной пациентами настойки перед камином, посмотреть на пляску язычков огня. Сладко пахнут березовые дрова, избу наполняет мягкое тепло и проснувшаяся фантазия уносит тебя в дальние края…

Тишина, наступившая в замершем на перегоне между станциями вагоне, не уступала кладбищенской, какая случается туманным, хмурым утром в заброшенной могиле, люди, казалось, бросили дышать. Темно было, хоть глаз коли. Ничего особенного по нынешним временам вроде бы не случилось, поезда регулярно останавливаются на перегонах, но чувствуешь себя в такие моменты, мягко говоря, неуютно. Тут же начинают всплывать из памяти разные случаи, а тут еще бабка талдычила о террористах, боязно как-то, могла старая накаркать.

На Страшном суде, в который я не верю, мне поставят в вину, что слишком легко отношусь к смерти. Это правда, много раз встречался с ней лицом к лицу, но и мне было не по себе. Как представишь, что над тобой нависли тысячи тонн грунта с фундаментами зданий, переплетением ржавых труб и зловонной канализацией, поднимает голову живущий в человеке животный ужас и начинает нашептывать всякие глупости, а к горлу тянется костлявая рука… бррр!

Видеть, естественно, не мог, но чувствовал, что музейная старушка рядом перекрестилась. Зажилась на белом свете, а помирать все равно не хочется, особенно когда жизнь людей превращается в театр абсурда — смотри не хочу, и все бесплатно. А время, между тем, шло, но ничегошеньки не происходило, атмосфера в вагоне накалялась. Нашим людям свойственно верить в авось и терпеть, но есть же предел. Хочется воззвать к кому-то, хоть к тому же государству, только в ответ тишина и мурашки по коже.

Интересно было бы знать, что творится сейчас в головах у людей, думал я, стараясь представить себе лица окружающих. Взять, хотя бы, Анну, неужели и в темноте она продолжает натужно улыбаться Биллу? Или, все таки, решилась кинуть взгляд в сторону Игната? Американец, конечно, славный малый, только когда общаешься с человеком по Интернету, впечатление складывается иное. Это стало ясно уже в аэропорту, стоило Биллу появиться из зоны таможенного контроля. Если же сказать себе правду, то особых надежд и до того не было. Подруги, те да, настаивают: иностранные женихи пачками в наше смурное время на дороге не валяются. Забрось чепец за мельницу и вперед заре навстречу! Еще пять — десять лет, и на тебя, если кто и посмотрит, то раздумывая, не подать ли милостыню. Преувеличение, конечно, но сама подумай: Нью – Йорк, песчаные пляжи Флориды…

А Билл, о чем думает Билл?.. Догадаться трудно, делает он это по английски с американским акцентом. А с другой стороны люди — изделия массового производства, не индпошив, мало чем отличаются друг от друга. Сошедшие с конвейера винтики и гаечки обладают стандартным набором чувств и желаний, которые, их немного, легко можно пронумеровать. Мечтает, наверное, как привезет Анну домой, покажет друзьям, познакомит с матерью. Она вздохнет и скажет: пусть русская, и не такое переживали. Напутствовала, по житейски мудрая, провожая сына за океан: любовь любовью, а тебе с ней жить! И, поцеловав матушку, Вильям пошел в сектор паспортного контроля аэропорта имени Джона Фицджеральда Кеннеди.

Другое дело Игнат! Темнота не помешала ему разглядывать милое лицо той, кого так глупо потерял. Не знал по молодости, не смог догадаться, что шанс встретить человека выпадает лишь раз в жизни и женщин на своем пути будет искать исключительно похожих на Анюту. Никто не подсказал, что подделок среди людей много больше, чем среди вещей. Стоит поскрести позолоту… Игнат пробовал, и не раз, да и кто из нас не скреб! Тогда казалось, что все еще впереди, не стоит оглядываться на прошлое., оказалось, стоит! Искал ее много лет и не находил, а тут вдруг!..

Занятый своими мыслями, я не заметил, что в вагоне что-то происходит. Началось какое-то шевеление, люди перешептывались, а тут кто-то громко откашлялся:

— Нихт шиссен, дамы и господа, – произнес из кромешной темноты уверенный мужской голос, — такая у нашего старшины была присказка, прошу соблюдать спокойствие!

Полковник, понял я, конечно он, кто еще решится взять на себя контроль над ситуацией. Между тем, он продолжал:

— Хочу рассказать вам одну историю. Представьте себе, товарищи бойцы, учил нас старшина, раннее утро жаркого летнего дня. Природа дышит прохладой, листик не шелохнется. По над речкой стелется туман, трава по колено в росе и солнышко из окрашенного розовым марева поднимается. И соловьи, поют, стервецы, заливаются, аж сердце заходится. Но, чу! — щеки коснулось легкое дыхание ветерка… тут, товарищи бойцы, самое время пускать фосген. Романтик был, большой поэт, светлая ему память!

К чему это он? – удивился было я, но сразу же догадался, развлечь хочет, выбить из головы дурные мысли. И тут же, как будто сняли запрет, люди вокруг разом оживились.

— Безобразие, полчаса уже стоим!

— Какой полчаса, час с лишним!

— Хотя бы машинист объявился, — это поэтесса, ее по пионерски звонкий голосок.

— Вагон наш последний, что, если отцепился? – предположил кто-то из дальнего угла. – Во веселуха начнется, обхохочешься!

Слова шутника подействовали на пассажиров угнетающе, заставили людей оцепенеть. В новейшей истории и не такое случалось, экипажи подводных лодок бросали на произвол судьбы, а тут каких-то с десяток человек, да тьфу на них, плюнуть и растереть!

Начинали сдавать нервы, от мысли, что там, наверху, никому до случившегося нет дела, холодок подкатывал к горлу. Может, и правда, час прошел, а может два, никто в точности не знает. Если теоретически рассуждать, вагон легко мог откатиться в тупик на запасной путь, где его никто не хватится.

И совсем уж стало хреново, когда упавшую тишину разорвал истерический крик:

— Дайте свет, гниды!

Юродивый из своего угла, кто же еще, решил я, но что удивительно, под потолком обозначились плафоны и начали набирать яркость. Погрузившись в желтоватую аквариумную муть, вагон обретал постепенно привычный облик. Почувствовав себя неудобно, люди — чего, спрашивается, испугались? — начали со смущенными улыбками переглядываться. Ничего из ряда вон выходящего не случилось, если чем-то человек и отличается от животного, то умением держать себя в руках, даже если они трясутся. Проступила улыбка и на губах Анны, только на этот раз она смотрела поверх плеча соседа по лавке на стоявшего у дверей мужчину. Как всегда и бывает после пережитого стресса, место скованности заняла общительность, пассажиры начали переговариваться.

Подруга юродивого чувствовала себя неудобно, через покрывавшую припухлое лицо синюшность зарделась от смущения:

— Люди, зла на нас не держите, мой Вовчик, боится темноты! Его из академии выгнали, вот психику и сломали…

— Молчи, дура, — прикрикнул на нее юродивый, — не можешь запомнить, не из академии, а из университета, с философского факультета, причем два раза…

— Ты, главное, Вовчик не горячись, —  принялась она его успокаивать,- все хорошо, твоя Зинка с тобой! – принялась гладить его по руке. — Я, когда темно, представляю себе, что на землю спустилась ночь и стараюсь услышать плеск накатывающих на песчаный берег волн, знаешь, этак: шшш… шшш… И ты попробуй, на душе сразу становится тихо, будто никого из людей вокруг нет, а над головой пальмы. Видела как-то по ящику передачу: «Вас ждут Багамы», — заглянула ему в глаза. — Правда здорово, когда тебя где-то ждут?..

— …лучше, чтобы на том свете искали с фонарями! – заметила с ехидством в голосе музейная старушка.

Слова ее вызвали у юродивого приступ агрессии. Заметив, что и я его разглядываю, он сорвался с места и направился к нам вихляющей на ходу походочкой, остановился напротив:

— Что уставились, не в зоопарке! Или, думаете, мы не люди, такие же, как  вы? – повернулся непосредственно ко мне. — Если доктор, так должен знать, все одинаковы…

На нас со всех сторон уже смотрели люди и я понял, что не могу больше считать себя человеком из массовки, что и у меня в этом спектакле  появилась собственная роль. Замечание юродивого уравняло меня с теми, чья судьба меня заинтересовала.

Между тем, Вовчик, подбоченясь, продолжал:

— Может у нас, – бросил взгляд на жавшуюся в углу подругу, – духовный мир богаче вашего будет! – поискал в возбуждении по вагону глазами, ткнул пальце в смотревшую на него с испугом мадам. – Думаешь, эта кукла лучше моей Зинки? Что вылупилась, все одним миром мазаны, все!

— Иди отсюда, иди, — погнала его музейная старушка, — залил глаза, так сиди смирно и не возникай!

Ни она, ни я не заметили, как рядом с юродивым выросла внушительная фигура полковника. Не говоря ни слова, он взял тщедушного Вовчика за грудки и тряхнул для острастки так, что у того лязгнули челюсти. Сказал негромко, но убедительно:

— Ну ты, недоношенное дитя перестройки, фильтруй базар! Не стоит тыкать в женщину пальцем, это невежливо, — отпустил хватку и заботливо, двумя пальцами. снял с куртки юродивого пылинку. – Поверь на слово, я бью два раза, второй — по крышке гроба, не рискуй здоровьем …

Проследив за тем, как Вовчик, пошатываясь, проделал путь в свой угол, подсел к мадам, улыбнулся:

— Вам не о чем беспокоиться…

Женщина ответила ему благодарной улыбкой.

Видя, что угроза миновала, бабка рядом со мной забрюзжала:

— Пускают в метро всякую шелупонь, не продохнуть. В старые времена поезда не доехав до станции не останавливались…

Не то, чтобы я принял ее слова близко к сердцу, но за метрополитен решил заступиться:

— Сталин, между прочим, со товарищи просидел в тридцать пятом году в вагоне больше часа и никого не посадил и не расстрелял…

Но бабуленция меня не слушала, поднялась, как если бы что-то вспомнив, в возбуждении на ноги и обратилась к собравшимся:

— Я вот что вам скажу, неспроста все это, ох, неспроста! В одной газете читала, что на западе проводят тренинги по занятию любовью в автомобиле, готовятся не только жить в железных коробках, но и размножаться. И ладно бы, и какое нам до этого дело, если бы соседка не рассказала… – сделала большие глаза.  – Информация из первых рук, она сама в трамвае слышала, что на станции метро «Динамо», выход к западной трибуне, остановился эскалатор, так там люди прожили на ступеньках две недели! Да-да, не улыбайтесь, а одна женщина, между прочем, жена монгольского дипломата, успела родить мальчика. Или девочку, точно врать не буду, только когда машину запустили, люди не хотели расходиться, так за это время сдружились.

— Врет, как сивый мерин, но забавно! – заметил кто-то в другом конце вагона.

— Сам ты врешь, я за базар отвечаю… – напустилась на него музейная старушка, но думский сиделец не дал ей договорить.

— Ты на что это, бабка, намекаешь? У меня завтра заседание подкомитета по справедливости, сидеть тут с вами, пусть вы и мои избиратели, никак не могу!

Забывший нанесенную полковником обиду, юродивый был тут, как тут, принялся колотить кулаком в тощую грудь:

— Братья совагонники, что эскалатор, что две недели, у меня кореш шофером такси. так его теща, не к ночи будь помянута, полгода в лифте просидела! Они с женой только свет и увидели, пожили, как люди…

Сидевший рядом с Анной Билл видимым образом заволновался, что не замедлило сказаться на качестве его языка:

— Я учить русский два года, я читать «Бразерс Карамазов» в подлинник, о чем эти луди беседуют? Половина года в застрятом лифт, it is not possible!

— В застрявшем,- поправила его Анна, — правильно говорить: в застрявшем, а в России еще и не такое possible… — Мягко высвобождая руку. – Постарайтесь, Билл, о таких вещах не думать, мы же не думаем и все еще живем…

— Достоевский, — никак не мог успокоиться тот, — загадочный русская душа…

Я смотрел на них на всех и думал, что грешен уж тем, что взялся воображать себе их жизнь. Играть людьми, словно солдатиками, в этом и заключается сладость власти над себе подобными, ее наркотик. Наделив человека этим качеством, Господь явно погорячился, теперь взирает с печальной улыбкой на свои создания, и прикидывает, а не признать ли эксперимент неудачным, не стереть ли человечество с лица уставшей от его проделок Земли…

Внимание мое привлекла идущая по кругу, обращавшаяся по очереди к каждому из присутствующих Зинки:

— Вам не понять, — говорила она, заглядывая в глаза, — как жить, когда тебя все сторонятся. За всю жизнь мне никто ничего ничего не предлагал. Даже на улице всем суют в руки рекламу, а меня обходят стороной. И подарки от фирмы, и бесплатные газеты… — всхлипнула. – А ведь друзья меня любят и обо мне заботятся. Стоит захворать, обрывают телефон, приносят фрукты, даже персики, я очень люблю персики…

Вовчик, приобняв за плечи, попробовал увести ее в угол вагона:

— Успокойся, Зинк, не надо ничего объяснять, они об этом не хотят знать. Какое им дело, что в нашей собачьей конуре нет даже телефона, друзьям нечего обрывать, да у нас с тобой никаких друзей и нет. Если сгинем здесь под землей, никто этого не заметит… — обвел с кривой улыбкой глазами провожавших их взглядом людей. – Кстати, вас это тоже касается! Погорюют близкие для порядка недельку и жизнь пойдет дальше своим чередом, липкая и тягучая эта наша жизнь. Мир построен как на фундаменте на равнодушии, на том, что ничего уникального человек из себя не представляет…

— Но позвольте, — выступил вперед общественный деятель, — мы в комитете по справедливости сложа руки не сидим! Я лично отвечаю за подготовку проекта закона «О борьбе с одиночеством», призванном вселять в души людей надежду…

— Скорее, не вселять, а подселять к его бедам и проблемам, в порядке, так сказать, уплотнения! — ухмыльнулся юродивый. – Впрочем, как писал Гегель Эммануилу Канту, одиночество есть естественное состояние мыслящей материи…

— А мне видится, — девушка в очечках бросила быстрый взгляд на думского сидельца, — лучшее средство в борьбе с ним это поэзия! У меня на днях выходит сборник стихов «Изыски любви»…

— Оч-чень интересно! – оглядел ее с ног до головы общественный деятель, — хотелось бы ближе познакомиться… эээ… с этой вашей концепцией…

— Но теперь, я чувствую, — продолжала поэтесса с благодарной улыбкой, — в книжку надо включить еще одно родившееся у меня стихотворение. Вы только представьте, как это романтично: одни, глубоко под землей, чужие, незнакомые люди и вдруг – о чудо! – мы становимся ближе друг другу, в нас просыпается интерес к ближнему…

— Еще как просыпается, – подтвердил думский сиделец, — можно сказать физически!

— Позвольте, я вам его прочту, — и, акцентируя каждое слово, продекламировала:

 

В тон — неле глуб – боком

В эп — поху глух — хую

Мы тянемся к ближнему,

Все нам…

 

Мадам неожиданно для себя покраснела. Девушка продолжила:

 

…плох — хую

Судьбу предрекают седые волхвы…

 

— Ну, если волхвы, — перевела дух мадам, — это еще куда ни шло…

Стоявший рядом со мной полковник рявкнул так, что закачались бы люстры, будь они в вагоне вместо плафонов:

— Нихт шиссен!.. Послушайте вы все, вы что, с ума посходили? Каждый талдычит о своем, не может взять в толк, что ситуация наша экстремальная… — посуровел лицом, нахмурился. – Не хотел говорить, но, видимо, придется. Информация в некотором роде конфиденциальная, попрошу не разглашать, — махнул рукой, — впрочем такое и невозможно. – Повернулся к американцу. – Вас, Билл, это тоже касается!

— No problem, — мотнул головой тот, — м… могила!

— Так вот, — продолжал полковник, выступив на центр вагона, — случилось все с год назад, я тогда был… ну да это неважно! В аэропорту города Иркутска на запасной стоянке, где доживает век не сданное в утиль старье, нашли вполне пригодный самолет, кажется Боинг, который решили подлатать и выпустить на трассу. Времена трудные, пускаем в дело и не такую рухлядь, однако, когда попытались открыть дверь лайнера, оказалось, что она заперты изнутри…

По вагону пробежала волна недоверчивого шепота, полковник остановил ее движением руки.

— Знаю, что говорю!.. Скажу больше, в салоне что-то явно происходило. Проверили по бумагам, оказалось, лет семь назад, теперь уже восемь, Боинг прилетел из Москвы и его, вместо того, чтобы дозаправить, отбуксировали в дальний угол летного поля и там забыли. То ли водитель буксировщика был пьян, то ли диспетчер стажером, теперь не узнать, только так все и было. В результате пассажиры прожили в самолете семь лет, а когда их уговорили открыть двери, все, как один, отказались выйти наружу…

— Интересно, почему? – задал вопрос кто-то из массовки.

— Потому, — улыбнулся одними губами полковник, — что все эти годы в салоне шла своя жизнь! Сначала, как всегда бывает, люди повозмущались, а потом разбрелись тихо мирно по углам и начали налаживать быт. У многих появились новые семьи, родились дети – кому охота возвращаться в мир, где их никто не ждет. Родные и друзья с ними давно простились, с работы уволили…

— Как это жизненно, — вздохнула, промокнув глаза платочком, мадам, — как жесток мир…

— …а тут, — продолжал полковник, — жизнь течет в привычном русле, все у всех, слава богу. Капитан корабля стал патриархом, не хуже библейского, второй пилот министром — распорядителем, а заодно и верховным судьей, хотя ничего криминального в самолете не происходило. — Замолчал, давая людям возможность осознать сказанное. – Говорю вам это лишь потому, что история легко может повториться…

После наступившей тишины все загалдели разом, вагон наполнился возгласами возмущения, кто-то смеялся, кто-то плакал.

— Именно так все в Боинге и происходило, — подытожил полковник с улыбкой.

— Друзья, — перекрывая шум, возвысил голос общественный деятель, минуточку внимания, у меня есть что к этому рассказу добавить! В газетах о таких вещах не пишут и вообще стараются не афишировать, но факт остается фактом. Коллега мой по фракции недавно вернулся из Штатов, ездил по обмену опытом в области справедливости, так ему рассказали, что в их пресловутой статуе свободы живут эмигранты из России. Как полиция ни старается, выселить их оттуда не может…

— Послушайте, Билл, — обратилась к американцу поэтесса, — неужели это правда?

— Oh yes it’s quite a problem for the Big Apple administration! В мэрии Нью Йорка этим давно беспокоятся. Трэтъе дженерейшен… — как это по-русски? – поколэнье понаехавших русских сквотеров на улица нос не показывают, строят в статуя Либерти капитализм с человеческим фейс. Напечатывалось во всэх наших газетах…

Как если бы осознав разом собственную перспективу, люди начали тревожно переглядываться. Первой нарушила тягостное молчание музейная старушка:

— Помнится, три года ребят держали в барокамере, готовили к полету на Марс, так я вам больше скажу: все это происки министерства нашего обороны! Не все учителям и врачам, бюджет им урезали, вот и проводят эксперимент по выживаемости на гражданских, очень в духе наших генералов, любителей проехаться на дармовщинку…

— Заметьте, — поднял палец полковник, — не я это сказал! – Повернулся к Биллу. – А вот интересно, старина, в Соединенных Штатах такие вещи тоже ведь практикуют? – и, не дожидаясь ответа, отвел американца в сторонку. – Тебя, наверное, многое удивляет, мы сами с этим удивлением живем. Армия, такая вещь… — сделал неопределенный жест рукой, — ты ведь служил?

Американец выпятил гордо грудь:

— I`m sergeant, a paratrooper!

— Десантник, говоришь, сержант, — похлопал его по плечу полковник, — мы, брат, с тобой из одной миски хлебаем! I`m colonel, marines…

Билл вытянулся в струнку:

– Yes, sir!

— At ease! – бросил полковник с улыбкой. – Вольно, сержант, не на плацу, — и приобняв американца за плечи, продолжал, — это дело надо отметить!

Честно говоря, я и сам присоединился бы к мужикам – нет повода не выпить с хорошими ребятами — но тут произошло нечто, целиком поглотившее мое внимание. Словно шагнув в пропасть, Игнат отклеился от дверей и подошел к одиноко сидевшей Анне. Она поднялась ему навстречу, а может быть просто встала, только получилось, что они оказались лицом к лицу.

— Здравствуй! – произнес он, и голос его дрогнул.

— Добрый день! – ответила Аня как бы вскользь, по касательной, делая вид, что высматривает, чем занялся ее ухажер. Позвала: – Билл!..

Но тому, поглощенному разговором с полковником, было не до нее. Когда встречаются солдаты, сражавшиеся каждый в свое время в Афганистане, им найдется о чем поговорить.

— Ты меня не узнаешь? – провел Игнат рукой по начавшим седеть волосам, как если бы это могло помочь Анне увидеть его прежним. — Я, конечно, изменился, но не настолько…

Она нервно дернула плечиком, мол, не знаю о чем вы, но выражение глаз говорило о другом. Первая школьная любовь, разве ее забудешь!

Появившаяся на губа улыбка была горькой.

— А ты рассчитывал, что после стольких лет брошусь тебе на шею? –позвала в пространство. — Билл!..

— Убежать от себя он не поможет… — покачал головой Игнат. – Много раз пробовал, не получается! – и после короткой паузы добавил. — Я тебя искал, искал долго, а вот увидел и что-то внутри будто оборвалось. Со счастьем у меня не сложилось…

— Не находишь, что для исповеди не время и не место?.. – хмыкнула Аня и принялась рыться в сумочке в поисках сигареты. Движения ее были судорожными, приговаривала: — Ведь с утра, дура, знала, что-то должно произойти, так нет, шлея попала под хвост, потащила Билла в гости к подруге…

Игнат смотрел на нее с какой-то непонятной улыбкой:

– Ты совсем не изменилась…

Не смог, наблюдая за ними, сдержать улыбку и я. Не то, чтобы стал сентиментален, как буревестник революции, пикировка парочки напомнила мне кое что из собственной жизни. Прикосновением к камертону отозвалась где-то под сердцем боль. Все мы со временем черствеем, ничего не поделать — защитная реакция организма, но живет нечто светлое в человеке до его последнего дня, а мужчина так до гробовой доски остается мальчишкой.

Обнаружившаяся в опасной близости бабушка — старушка зашебаршилась, нацепила на нос очки:

— Чё он ей говорит? Извиняется, небось, когда-то бросил с ребенком, теперь разводит турусы на колесах! Знаю я мужиков, получил свое и в бега…

Я повернулся к ней, как поворачивается линкор, не спеша, с достоинством. Возраст уважаю, хотя прощелыга и подонок в молодости таким на всю жизнь и остается. Рукоприкладством не злоупотребляю, взял  бабку за плечи так, чтобы ей некуда было деться. Посмотрел в глаза. Съежившись, она попыталась спрятаться под идиотской шляпкой. Засучила крысиными лапками:

— Я что… я ничего… я гипотезу…

— Слушай сюда, старая кошелка! – произнес ровным голосом, напрочь лишенным эмоций. — Если ты, музейный экспонат, еще хоть раз позволишь себя встрять, возьму жирный фломастер и вымараю тебя из списка действующих лиц. Это моя история – моя! – не лезь в нее со своими придумками.  Доступно излагаю?

 

 

Довела меня эта поганка, старушенция, пришлось, чтобы немного успокоиться, стрельнуть у юродивого сигарету. Курю только когда от больных становится невмоготу, бабка по части доведения человека до кипения оказалась мастером. Многое можно вытерпеть, но когда твой собственный персонаж набивается к тебе в соавторы, это выходит за рамки допустимого.

Вовчик на правах угостившего куревом взял инициативу в разговоре на себя:

— Знаете, док, что я думаю, — поднес к моей сигарете спичку, — а не сказать ли этим ребятам правду! – потушил ее движением руки, обвел взглядом пространство вагона. — В глубине фрейдовского подсознания они всё и сами знают, а вынести на свет и рассмотреть со всех сторон боятся, может стоит им в этом помочь? Жить, притворяясь, что ничего не случилось, конечно, проще, но рано или поздно приходит время посмотреть правде в глаза. Нет людей, довольных собой, а если есть, то это клинические идиоты или профессиональные политики. Все нормальные хотят изменить свою жизнь… — заметив проступившую на моих губах улыбку, доверительно коснулся рукава. — Знаю, что собираетесь сказать, не трудитесь, человеку свойственно себя обманывать, так?.. И, тем не менее, возможно стоит довести до сознания каждого, что милостью божией нам даровано начать жить с чистого листа…

Вовчик еще что-то говорил, но я не слушал. Он сказал то, о чем я смутно подозревал: вот, оказывается, что свело моих героев вместе! Их воображение щекочет мысль начать новую жизнь, но не так-то просто отказаться от старой. Сдать ее в чистку и получить назад тщательно выглаженной – это одно, а начать все с нуля?.. Эт-то со-о-всем другое!..

— Да, кстати, — нарушил ход моих мыслей Вовчик, — я попробовал однажды пожить иной жизнью, ничем хорошим из этого не вышло…

— Расскажи ему, — вмешалась в разговор отиравшаяся тут же Зинка и, обращаясь ко мне, добавила: — Вы представить себе не можете, каких высот он достиг! Сложись все удачно, кто знает в каком высоком кресле сейчас бы сидел…

— Не слушайте ее, — ухмыльнулся юродивый, — она та еще фантазерка…

Но, немного поломавшись, начал свой рассказ. Вставляя в повествование восклицания, его подруга приняла в нем посильное участие. А произошло вот что: жил себе Вовчик жил, как вдруг все вокруг начали замечать его поразительное сходство с первым лицом страны. И не только лицом, но и, так сказать, конституцией. А тут еще его как на грех выгнали с очередной работы и Вовчик заскучал. Решение пришло само собой, тем более, что инвестиции в бизнес требовались минимальные.

Одолжив денег, он купил себе приличный костюм, не такой, конечно, как у президента, поскромнее, и уселся перед телевизором изучать прототип. Долго сидел, обстоятельно, понимал, какая на его плечи ложится ответственность. Тренировался перед зеркалом, отрабатывал мимику и походку, пока, наконец, не решил, что созрел, и вышел на панель. То есть к красной кирпичной стене Исторического музея рядом с Иверскими воротами, которыми туристы попадают на Красную площадь. И надо сказать, что успех превзошел все ожидания. Реакция людей была самой разной, от испуга до показывания пальцем и гомерического хохота, но равнодушным не остался никто.

На следующий день триумф повторился и Вовчик уже потирал довольно руки, однако к вечеру наползли тучи, а точнее наросли проблемы и начались дипломатические терки. Не, как можно было ожидать, с полицией и службой охраны, а с конкурентами. Нет, под президента он работал один, но тут же околачивались три Ленина в кепках и с красными бантами и парочка отнюдь не восковых копий Джугашвили, они-то в силу склочности характера и затеяли бузу. Если косившие под вождя революции трудились посменно, то клоны отца народов не могли поделить между собой площадку и Вовчику в праве выступать на ней отказывали.

Для начала ему мягко намекнули, мол шел бы ты, парень, лесом, однако не на того напали, недооценили умственные способности и предприимчивость двойника главы государства. Боевыми искусствами, в отличие от оригинала, Вовчик не владел, но упрямства ему было не занимать. Попробовал найти компромисс, и это удалось. На состоявшейся конференции были выработаны приемлемые для высоких договаривающихся сторон условия сосуществования, однако тем же вечером в подворотне собственного дома ему предъявили ультиматум, сопроводив его фингалом под глазом.

Демонстрация себя в таком виде дискредитировало бы первое лицо государства и Вовчик затаился, взял за свой счет бюллетень. Но и вторая попытка завершилась плачевно. На этот раз нанятый громила не был столь гуманным и выбил ему пару зубов, что поставило крест на многообещающей карьере.

— С этого и началось мое падение, — закончил со вздохом Вовчик. — Не знаю как другие, а для себя я урок извлек: политика, действительно, грязное дело. Несчастна та страна, в которой бессердечны даже бледные клоны ее правителей! – тяжело вздохнув, вернулся к тому, с чего начал нашу беседа. – Ну так как, доктор, сказать им прямым текстом, что все с чистого листа? Я могу…

— Пожалуй, не стоит, — положил я руку ему на плечо, — такие решения человек должен принимать сам.

— Может, вы и правы, — вздохнул Вовчик тяжелее прежнего, — что ж, зато я точно знаю, что всем им необходимо…

Я не придал его словам значения, как только мы не сотрясаем воздух, исполненные чувством собственной значимости. От предложенной сигареты отказался. За время, что мы курили, в отношениях Ани и Игната произошли изменения, чтобы понять это мне не надо было присутствовать при их разговоре. Нечто новое появилось в выражении глаз, в дрожавшей на губах женщины неуверенной улыбке.

— Уезжаешь… – говорил Игнат, скорее не спрашивая, а утверждая, — с ним?..

— Какое тебе дело! – повела недовольно плечом Анна. — Объяснять ничего не намерена, да ты и не поймешь. Так сложилась жизнь, а вернее не сложилась…

— А я, кажется, и не жил, то ли сон, то ли явь…

— Хочешь, чтобы тебя пожалели? – усмехнулась она, – если я ничего не путаю, ты сам когда-то говорил, что жалость унижает… — провела устало ладонью по лицу. – Все, хватит, давай оставим все, как есть, не будем ворошить прошлое, кроме грусти оно ничего не вызывает… — А глазах ее зажегся злой огонек. – Понимаешь, все надоело!.. Сколько можно откладывать жизнь на потом, да и, если честно, хочется пожить среди людей не озлобленных этой жизнью…

— Что ж, — развел руками Игнат, — кроме себя, мне нечего тебе предложить. У меня нет виллы у моря, как у Билла, и белый кабриолет у подъезда моего многоквартирного дома не припаркован…

— Ну, допустим… — начало было Аня, но сказала совсем не то, что хотела сказать, губы сложились в горькую усмешку. – А как быть со счетом в банке, его тоже нет? С шестью нулями …

Улыбался и он, но лучше бы этого не делал:

— Свершилась американская мечта простой русской девчонки и плата за нее невысока, всего-то улыбаться, кода хочется плакать, смеяться шуткам чванливых гостей, ну и… — извини, из песни слова не выкинешь, — прикидываться осчастливленной, когда под шорох океанских волн в ритме…

Пощечина была звонкой.

— Скотина! – и уже сквозь слезы. — Где тебя все эти годы носило?..

Словно ища защиты, Аня отвернулась и быстрым шагом направилась ко мне. Не знаю, заметила ли, что я за ними наблюдаю, только, как будто мы с ней давно были знакомы, спросила:

— Скажите, доктор, почему все так? Чем я прогневила Создателя? Стоит забрезжиться на горизонте чему-то светлому, пусть самому крошечному, как тут же все идет прахом… – коснулась моей руки. – У меня такое чувство, вы один понимаете, что здесь происходит…

Отнюдь не заместитель Господа Бога по кадрам, что я мог ей ответить! Впрочем, ответ ей был и не нужен. Мимо нас, продолжая спорить и ничего вокруг себя не замечая, прошли только что не в обнимку американец с полковником.

-…какая, к черту, революция, ты о чем, Билл? – горячился последний. –Сто лет от предыдущей не можем придти в себя, пластаемся по земле, только бы отползти от края пропасти! И не тычь, пожалуйста, мне в нос своей М 16, по сравнению с «калашом» она мухобойка…

Не согласный с такой постановкой вопроса Билл заплетающимся языком возражал:

— Ты, конечно, полковник, а я only a sergiant, но ты, brather, нэ знаешь, нэ щелкай клювом…

Анна проводила пошатывающегося Билла удивленным взглядом.

В таком несколько не трезвом виде оба и предстали пред светлые очи мадам. Похоже было, что беспокоившую ее дилемму она благополучно разрешила, а ведь терзалась не на шутку, мне ли было не заметить. Потому и подошел к ней сам, когда какое-то время назад наши глаза встретились.

За проявленное великодушие она была благодарна, поборов чувство неловкости, спросила:

— Вы и правда считаете, что мы задержимся здесь надолго?

— Вы спрашиваете…- меня? — удивился я. Впрочем не скажу, чтобы искренне.

Какое-то мгновение она молчала:

— Но кого-то я должна спросить. Людям свойственно поддаваться стадному чувству, а вы держите себя особняком, как будто что-то знаете…

На лице ее выступил пятнами румянец, мадам явно нервничала:

— Вам всю правду, как врачу! Видите ли, все в жизни покрывается пылью обыденности, а тут такая возможность… Вы же понимаете!.. — кинула быстрый взгляд в сторону полковника. — Не хотелось бы допустить ошибку…

Не отъявленный циник, я, тем не менее, в академических, можно сказать, научных целях решил дать ей возможность высказаться, и потому молчал. Она смотрела на меня, задумчиво покусывая губку белыми зубами. и чему-то улыбалась. Произнесла, едва заметно прищурившись:

— Вы, человек с богатым жизненным опытом, не будете отрицать, что любовь такая штука… — улыбка ее стала застенчивой. – А дома бесконечные тефтели на пару и ожидание праздника, который приходится организовывать себе самой… — и неожиданно добавила. — Такое ощущение, будто в голове у меня чужие мысли, и я сильно подозреваю, что они ваши…

Я искренне рассмеялся.

— Не тешьте себя иллюзией, они мне не принадлежат, хотя, не скрою, кое о чем догадываюсь. Вы так долго от себя их гнали, что привыкли думать, будто жизнь раз и навсегда сложилась и с этим надо смириться. А в зеркале все еще отражается красивая женщина и чувства… Все, —  остановил я себя,- больше ни слова, не хочу выступать в роли адвоката дьявола…

И что приятно удивило, поднявшись на цыпочки, мадам меня поцеловала.

Теперь, глядя на поддерживавшего американца полковника, наградила меня мимолетной улыбкой. Смотрела на него, а благодарная улыбка предназначалась мне.

— Дорогая, — произнес полковник почти торжественно, — позволь представить тебе моего друга Билла! – и повернувшись к нему шепотом добавил. – Только тут, брат, на международную солидарность всех десантников не рассчитывай,…

Билл и не рассчитывал, силы уходили на то, чтобы держаться на ногах.

Тем временем, — ох уж это время, оно то тем, то этим! –живо обсуждавший чем-то с поэтессой думский сиделец возвысил голос:

— Я, все таки, хочу сказать!  Друзья, в это непростое для страны время мы должны сплотиться и проявить выдержку. В нашем вагоне, как сказал бы Лев Гумилев, произошел всплеск пассионарности, направим же его в нужное русло. Всем миром, соборно! Построим общество, способное явить миру пример гуманизма и справедливости…

Поэтесса тащила его за руку, он вырывался, стараясь донести до народа бьющуюся о черепную коробку языком колокола мысль.

— Да, мы стоим глубоко под землей, но это наша земля, российская! Нам выпал великий шанс сделать весомый вклад в историю, так не упустим же его. В то же время не будем забывать, что народ не может жить без власти, никто это ему не позволит. На всевагонных выборах мы должны выразить свою волю и избрать лидером того, у кого имеется опыт управления государством. Возлагая на свои плечи ответственность, я…

Девушке наконец удалось сдернуть думского сидельца с импровизированной трибуны. Затолкав его в угол, она громким шепотом потребовала:

— Скажи, тебе это надо?

— А? – не понял он вопроса, с силой потряс головой.

— Выбирай, — прижала его обеими руками к стене, — или я, или эта помойка! Мало тебе того, что полжизни проплавал баттерфляем в фекалия, хочешь испоганить нашу с тобой? Имей в виду, — поводила тонким пальчиком перед его носом, — это у тебя не получится!

— Да я… — подавленный напором, начал оправдываться общественный деятель, — я же не нарочно, думская привычка сработала! Достаточно взобраться на трибуну, как открывается кран и несет по кочкам. Знакомые слова сами собираются в обкатанные фразы и извергаются фонтаном… — взял ее руку в свои, поцеловал. – Извини! – улыбнулся жалобно. – Я ведь в юности тоже писал стихи, а потом бес попутал, нелегкая подхватила, понесла, обнаружил себя сидящим в думском кресле. В точности, как у Александра Сергеевича:

 

Закружились бесы разны,

Будто листья в ноябре…

 

На глазах у мужчины выступили слезы. Утешая, девушка провела нежно ладонью по его щеке.

— Не переживай, такое случается! Помнишь, как у Саши Черного:

 

Дым кадила, песнопенье

Гнусно дьяконы поют, —

Генерала ль погребенье,

Ведьму ль замуж выдают…

 

— Написано про ту еще думу. С тех пор ничего не изменилось, разве что народец измельчал, лучших за сто лет повыбивало…

Державшаяся все это время от меня подальше, музейная старушка приблизилась неслышным, воровским шагом. Так подкрадывается к жертве убийца, но перо под пиджак не сунула, горячо дыша в лицо, зашептала:

— Творится-то что, батюшка, что творится, сплошной Армагеддон!

— О чем это вы? — попытался я отодвинуть ее от себя подчеркнутой любезностью.

— Мочалка-то в рваных джинсиках думского сидельца склеила! Сама слышала, как она вздохнула: знала бы Анна Андреевна, из какого сора куют мужей, не ведая стыда! – Задохнулась от возбуждения. —  А Вовчик-то, Вовчик!…

 

4.

 

Я оглядел вагон, ничего необычного не происходило. Полковник, подхватив под ручку мадам, прогуливал ее, словно по парку, вкрадчиво нашептывая:

— Нам с тобой столько всего предстоит пережить и перечувствовать, что я сам себе завидую! Если есть гражданские браки, то должны быть и военные…

Аня с Игнатом увлеченно играли в молчанку, Билл, уткнувшись носом в стенку, мирно дремал, поэтесса объясняла что-то из области поэзии своему избраннику, а Вовчик…

Вот, оказывается, что имела в виду бабушка — старушка! Юродивый в дальнем конце вагона поднимал над головой прибитый к древку щит, на котором его умелой рукой был изображен мужчина в форме, судя по фуражке, путеец. Взгляд его из под козырька был устремлен в даль, намалеванные черным усищи топорщились. При виде этого зрелища разговоры невольно стихли, а музейная старушка начала зычно икать и истово креститься.

Лицо сжимавшего обеими руками древко Вовчика было исполнено вдохновения, глаза горели огнем готового идти ради убеждений на костер фанатика.

— Братья и сестры, — возгласил он торжественно, — к вам взывает презренный раб страстей и заблуждений, к вашей духовности! Возлюбленные мои, судьба подвергает нас испытанию, только вера может помочь нам выстоять и сохранить собственное достоинство, и вера эта… в главного кондуктора! – поднял выше картонку. — С разводным ключом в руках, в форменной фуражке, он поведет нас к свету в конце тоннеля! — двинулся медленно вперед. – Усищи его развеваются по ветру — это ветер перемен, грудь под спецовкой вздымается от гордости – за нас с вами, любезные мои совагонники. Шаг в шаг с высоко поднятой головой мы пойдем за ним и наша поступь будет тверда! – призвал жестами присоединяться к подобию крестного хода. – С надеждой, братья и сестры, с упованием на главного кондуктора, с радостью обретения в душе!…

Шаг юродивого начал ускоряться, и что меня, не слишком высокого мнения о человечестве, поразило, за ним начали выстраиваться в цепочку захваченные гипнозом движения люди. Так, кружась на одном месте, впадает под звон бубна в транс шаман, так привыкшие к мельканию бессмысленных картинок люди собираются у экрана телевизора. Ядовитая змея заметалась по вагону, извиваясь на поворотах…

— Он откроет дверь, гордый и усталый, — уже кричал, перекрывая топот но Вовчик, — в запачканной маслом спецовке с улыбкой сострадания на губах!..

— Милок, — пристроилась к нему на ходу музейная старушка, — а грехи, грехи он отпускает?

— Как же иначе, бабка, — отвечал ей с иезуитской улыбкой юродивый, — если сам грешишь, жалко что ли отпустить грехи другим! Все мы человеки, все не без червоточинки, главное дать людям возможность верить, а там кривая вывезет!..

Оттесненный к дверям, я смотрел на развертывавшееся перед моими глазами действо, сродни коллективному помешательству, и мне было грустно. Слаб человек, думал я, вот и стремится стать частью чего-то большего, что способно его защитить, будь то армия или религия. А наискосок от меня в таком же подобии ниши у дверей стояли ,обнявшись, Аня и Игнат. Какое им было дело до безумства остальных, когда и сами они не знали на каком свете находятся.

Видевший это Билл, замер в растерянности, и змея тут же распалась на группки переводивших дух людей.

• Unbelievable… – шептал американец, — kissing tenderly a stranger whom has never seen before!

— Еще как беливебл, — заверила его с трудом дышавшая после бега старушенция, — молод еще, жизни не знаешь! У людей случаются обстоятельства…

— Я учил, — встрепенулся, выходя из состояния грогги Билл, — обстоятэлства мэста и обстоятэлства врэмэни писаются без запятой…

Обняв несчастного парня за талию, бабка только вздохнула и повела его, словно раненого солдата, в дальний угол вагона:

— Пойдем, бедолага, налью тебе стаканчик, в таких случаях помогает!..

— Опять пить?.. – скривился Билл словно от боли. – Нэт, мать, мнэ болшэ нэлзя, друзья предупреждали: нэ пэй много, русским станэшь!

— Они тебе просто завидовали,  — хмыкнула старушка, — родиться в России не каждому дано, это судьба! Русские – все, как один, люди с полетом, даже если это полет над гнездом кукушки…

— В..вернус home, — кивал в такт ее словам американец, — открою русский бар «Ruff», так по нашему ерш. Напишу крупными буквами над входом: «Whiskey without beer – money down the drain!» …

Весь растерзанный, с горящими лазами, Вовчик обратился к поэтессе:

— Гимн, сестра, нам нужен гимн,! Сочините его, чтобы в нем обязательно были слова про главного кондуктора! Он нас объединит, создаст из разрозненных индивидов народ, нет, церковь…

— Но я… — растерялась девушка, — я гимн не умею…

— Она этим не занимается, — пояснил, как если бы требовался переводчик, общественный деятель и заслонил поэтессу грудью.

— Если хотите, — предложила она, — прочитаю про всех про нас стихи, но на гимн, боюсь, они не потянут…

— Ладно, попробуй, — согласился Вовчик, — в случае чего, музычку я на подберу…

— Это пока еще черновой вариант, — улыбнулась девушка, — не судите строго…

И играющим эмоциями голосом продекламировала:

 

В горячке городского дня

Вдруг снизойдет, как откровенье

Мгновенье, ясностью пленя

Твоей судьбы одно мгновенье

 

И средь никчемной суеты:

С кем протекли твои боренья?

Другую жизнь увидишь ты

Движеньем легким вдохновенья —

 

Увидишь то, что не сбылось

Кого любить не довелось

Что никогда б не променял

… в горячке городского дня…

 

Мадам слушала стихи и на глазах у нее наворачивались слезы. Ах эти сладкие грезы, кто из нас их не испытывал, только жизнь, как и история, не имеет сослагательного наклонения… или имеет? Или, все таки, есть шанс , не изменяя себе, изменить себя?..

— За эти слезы я люблю тебя еще больше, – умилился, целуя ей руку, полковник, — какая нежная и ранимая у тебя душа!

— Нихт шиссен, дорогой, — пригладила она его волосы, — души у нас родственные, просто ты не показываешь свои эмоции на людях.

И хотя стоял я от них довольно далеко, услышал как, отвернувшись, женщина одними губами прошептала: муж, святой человек, был бы рад знать, что мне хорошо…

 

Сидевший, подперев в задумчивости небритый подбородок кулаком, Вовчик, наконец, произнес:

— Не, не пойдет!.. Стишата, вроде бы, ничего, но ритм не держат и главного кондуктора вставить некуда…

В стороне от всех, на другой планете, обнимались, боясь, разжав объятия, потерять друг друга, Анюта и Игнат. Счастье часто путают с благополучием или отсутствием несчастий, а оно на самом деле длится всего мгновения, и одно из них было передо мной. Культурный человек, казалось, должен был бы отвернуться, а я смотрел и смотрел, и мне было хорошо.

— Никогда бы раньше не подумала, — шептала Аня, — что полжизни спустя можно все начать сначала. Ничего с тобой не боюсь, страшно только, что нас не оставит в покое наше прошлое…

— Нет, не оставит, — поцеловал ее Игнат, — но и власти над нами оно не имеет, мы ведь и не жили вовсе в ожидании этой встречи…

— Знаешь, — шептала она, — давай сразу договоримся, если отношения наши станут привычными и жизнь, как это бывает, войдет в колею, мы не станем делать вид, что любовь все еще жива…

Игнат прижался к ее уху губами:

— Прошло то время, когда нам приходилось себя обманывать…

Анна, как смогла, покачала головой:

— Оно никогда не проходит, в этом дар людям Господа…

— Сейчас смешно и грустно вспоминать, а ведь моя жена, моя бывшая жена, на тебя похожа! Мучил ее, наверное, требуя невозможного, чтобы стала тобой, изводил ее, и себя…

— А я, — вздохнула Аня, — как-то день за днем жила. Сходила замуж, вернулась, супруг оказался содержанием свадебного костюма, хотя, надо отдать должное, пошит он был неплохо. Потом?.. Оно и было потом, — теснее к нему прижалась. – А помнишь, как мы сбежали с уроков, кажется с химии, и катались на речном трамвайчике? Холодно было, сентябрь, целовались на верхней палубе, а мимо проплывал Зимний, за ним Исакий…

— Какая же ты у меня выдумщица! — улыбнулся Игнат, посмотрел, отстранившись, ей в глаза. – Дождик накрапывал, а на пристани у гостиницы Украина сидел толстый милиционер и ел калорийную булочку, запивал из пакета молоком…

– Как же так получилось, — улыбка Ани стала грустной, — что мы с тобой расстались?..

— Давай не будем об этом, – предложил Игнат, пожимая ей руку, — не хочется портить магию мгновения! – и тут же не сдержался, добавил. – После выпускного вечера собрались классом идти на Красную площадь, ты решила забежать домой за кофточкой. Прождал тебя у подъезда всю ночь…

— Я? – удивилась она, ткнув себя пальцем в грудь. – У парадного?.. – нахмурилась. — На Красную площадь?..

— Все, Ленк, хватит, — попытался он ее обнять, — прости, что затеял этот дурацкий разговор!

— Лена?..  – губы Ани дрогнули, ей вдруг стало трудно дышать. – Ты что, Андрей, успел забыть как меня зовут!

Выражение его вытянувшегося лица менялось каждую секунду:

— Вообще-то, — сделал он безуспешную попытку улыбнуться, — у меня в паспорте написано Игнат…

Аня потянула на себя руку, он не хотел ее отпускать:

— И мы с тобой…

Закончил мысль:

— …никогда и нигде!

Она пошатнулась, Игнат успел ее подхватить, придать устойчивости, обнял.

Аня сделала слабую попытку высвободиться.

— У меня что-то с головой…

Он ее не отпустил:

— Постой! – прижал теснее к себе, зашептал. – Есть ли разница не видеться долгие годы или не встречаться вообще? Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты,  два бесконечно близких, но незнакомых человека…

— Слушай, ты меня не разыгрываешь? – отстранилась, посмотреть ему в глаза она. – Если это шутка, то очень жестокая…

— Если это шутка, — повторил за ней Игнат, — то не моя, а судьбы! Нам с тобой, как средневековым алхимикам, удалось выделить любовь в чистом виде, мы пронесли ее через годы и, наконец, нашли друг друга, это ли не высшее счастье!

— Как был любитель витийствовать, — хмыкнула Анна, — так и остался… То есть был он, а остался ты… что-то я совсем запуталась! –улыбнулась растерянно — Но ведь я тебя сразу узнала!..

Он привлек ее к себе и поцеловал, и она с готовностью ответила на поцелуй.

Человек старой закалки, с принципами, я заставил себя отвернуться, не смотреть же в самом деле с завистью, как эти двое милуются…

 

 

5.

 

В Бразилии я не бывал, но карнавал в Рио по ящику видел. Ничего подобного перед моими глазами не происходило, не трясли телесами загорелые тетки, не выставляли напоказ свои гипертрофированные прелести, но ощущение праздника было тем же. Все мы куда-то ехали, спешили по казавшимся нам неотложными делам, короче, тянули, впрягшись в телегу собственной жизни, лямку, и вдруг!.. Многое оказалось надуманным и не нужным и сами мы из людей потерявшихся и потерянных превратились в тех немногих, кто знает что такое свобода… Это, если выспренно выражаться, а по простому и не скажешь, перехлестывают через край эмоции.

Не скрою, я был доволен собой. Поставив своих героев в обстоятельства, превышающие, как скажут юристы, человеческие возможности, я избавил их от вериг мешающих жить обязательств. Перед родными и близкими, фирмами и организациями, и даже перед государством, не знаю, правда, водятся ли еще такие в природе, но только не перед собой! Всё, к чему стремились и о чем мечтали, стало первым и единственным приоритетом и никакие отговорки в расчет не принимаются.

Все устроилось наилучшим образом, люди обрели друг друга, за исключением разве что Билла, но и тот, парень не промах, с интересом поглядывает кое на кого из массовки оглашенных. Да что там говорить, даже музейная старушка, божий одуванчик с доставшимся ей противным характером, и та шарит крысиными глазками по сторонам в поисках не совсем замшелого старичка. Вот он вариант картины Ярошенко «Всюду жизнь» в современном исполнении, и только я остался, как всегда, при своем одиночестве. И тем не менее, главным в моей измученной близким знакомством с человечеством душе было чувство светлой радости. Сознание того, что помог обрести возможность стать самими собой, грело.

Со сдержанной улыбкой умудренного жизнью человека смотрел я на счастливые лица… где-то что-то заскрежетало и вагон дернулся. Свет моргнул и погас, зажегся снова. Послышался звук скрежета металла о метал и все стихло, лишь для того, чтобы тишину порвал крик юродивого:

— Я говорил, я всех предупреждал! – попытался он вскочить на сиденье. – Главный кондуктор, он идет, его усищи развеваются по ветру…

Зинка сдернула его на пол одним движением:

— Идиот!

Я видел ее глаза, в них умирала надежда. Видел глаза ставших мне близкими людей с застывшим немым вопросом: зачем? Видел выражение обреченности на их лицах. Пораженные неизбежностью происходящего, люди глухо молчали, с этим чувством безысходности уходили под воду пассажиры Титаника. Мгновение, написала поэтесса, снизойдет, как откровение!.. — а что потом?.. За ним, за этим мигом в вечности, тянутся полные бессмысленности месяцы и годы, разожмешь кулак, а в нем… пустота!

Тем временем вагон сдвинулся с места и начал нехотя набирать скорость. За темными окнами замелькали редкие огоньки, раскачивались, словно китайские болванчики, в ритме движения пассажиры. Одним из них был я. Старался, закрыв глаза, и никак не мог представить себе, что могли бы сказать, прощаясь, друг другу  мои герои, не было слов.

Пустую платформу заливал белый, мертвящий свет. Холодно было под сводами станции, поблескивал, словно в морге, мрамор колонн. Двери вагона разошлись с змеиным шипением в стороны. Первый, как и подобает солдату, шагнул, кинув прощальный взгляд на мадам, во враждебный мир полковник. В ее глазах, опять мужняя жена и домохозяйка, стояли слезы. Я и сам бы заплакал, если бы мог. Мир рушился на глазах, погребая под своими обломками последние надежды.

Растерянные, плохо понимающие, что теперь с собой делать, покидали вагон пассажиры. Трудное это дело — возвращаться после праздника в будни цвета стенки общественного писсуара. Я не сдвинулся с места, капитан покидает тонущее судно последним. Вышел, сутулясь, на пустой перрон, зашел за массивную колону и устало опустился на скамью, поставил рядом свой саквояж. Самое плохое, что видел себя со стороны, и зрелище это угнетало. Читал когда-то про приговоренную к смерти женщину, прожившую за пару недель в камере смертников долгую жизнь, на эшафот она взошла глубокой старухой. Нечто похожее произошло и со мной. Мир вокруг был тем же самым, другим был я.

Пустой мечтатель, идеалист, — ругал я себя, — знал же, чем все кончится, но не смог побороть привычку развлекать себя придумками. – Тяжело вздохнул. — Пора, мой друг, пора, написал Александр Сергеевич, покоя сердце просит!.. Уеду к себе в Тмутаракань, забьюсь в дальний угол, чтобы никто меня не трогал. А там, глядишь, уже и зима, заметет избу под крышу, буду сидеть в тепле камина, потягивать настойки и смотреть на игру огня. Сладко пахнут березовые поленья, где-то там есть Москва, только что мне до нее, да и есть ли она на белом свете или тоже иллюзия? Моя и не только моя, а всех тех, кто бродит неприкаянно в поисках себя по улицам столицы. Все хорошее мимолетно, надо жить дальше…

Кто-то с силой двинул меня локтем под ребра. Погруженный в невеселые думы, я и не заметил, как на скамью подсела музейная старушка. Поинтересовалась, не пряча ехидства:

— Что, голубь мой, страдаешь?.. А все потому, милок, что больно высокого о своей персоне мнения! Считаешь, небось, что придумал всем нам новую жизнь? – скорбно покачала головой в дурацкой шляпке. —  Эх ты, бедолага!.. Взрослый мужик, доктор, а того не знаешь, что каждому свойственно примерять на себя иную жизнь. Если бы этого не было, половина населения страны наслаждалась сервисом в дурдоме, такова природа человеческая… Понял?.. Вот и не парься, вместе мы все и придумали, а что не подфартило, не твоя вина…

Кто ее знает, старую, наверное права! Хотел ей сказать об этом, посмотрел, а рядом-то никого и нет, гадай теперь, была ли, или сыграло со мной очередную шутку мое больное воображение

Ну да хватит с меня иллюзий, пора возвращаться в реальную жизнь! Поднялся на ноги, подхватил саквояж и побрел в сторону видневшегося в конце платформы эскалатора, как вдруг, чертиком из табакерки, передо мной с горловым криком выскочил юродивый:

— Доктор, доктор, где вас черти носят, повсюду ищу! – потянул с силой за руку. — Быстрее, двери закрываются…

— Куда, – не понял я, — зачем?..

— Наши все уже в вагоне, он вот – вот тронется! – продолжал теребить меня Вовчик, начал перечислять: – Мадам с полковником, Анька с Игнатом, эти первыми прибежали, вас только не хватает…

Я покачал головой:

— Спасибо, конечно, только с меня хватит! Устал я от миражей, больно видеть, как они рассыпаются в прах, ничего от будущего не жду…

Собрался было обойти юродивого стороной, но он заступил мне дорогу. Заспешил, брызжа от возбуждения слюной:

— Слушай, док, слушай, все в нищих руках, теперь без дураков! Как я мог забыть про стояночный тормоз, знаю же, где он находится… — доставая, хохотнув, из-за пазухи туристический топорик. – Один удар обухом по рукоятке и десять лет безоблачного счастья нам обеспечены! – нервно дернул шеей, подмигнул. – В вагоне, кстати, объявилась одна пикантная блондиночка, думаю, в вашем вкусе!

Сорвался с места, уверенный, что следую за ним, скрылся за углом колонны.

Я замер в нерешительности:

— Нет, — сказал я себе, — хватит играть с собой в игры! Довольно, — сказал я себе, — миражей и иллюзий! Я солидный всеми уважаемый человек, пора, в конце концов, повзрослеть…

И, подхватив саквояж, бросился вприпрыжку за юродивым…

 

 

*****

 

 

 

 

 

 

 

 

Москва

2003, 2017 гг.